Святочные рассказы

[golovan]

Ну вот, сталбыть, зима - злее, день длиннее, а сказка - впереди.
Рождество и Новый год. Новый год и Рождество.
И святочные рассказы по вечерам.

Вот такой опять вспомнил

... ... ... ...
– Па-а-а-п, ну расскажи сказку!

И никакой я не «папа». Я Владимир Сироткин, в 12 лет сбежавший из московского детдома, проведший свои лучшие годы в подворотнях и затем занимавшийся чем бог пошлет, надувая ни в чем не повинных, зачем-то не понравившихся мне обывателей, иногда приворовывая курево и выпивку. Я этому ребенку просто чужой человек.

– Спи, малыш, сейчас расскажу тебе какую-нибудь сказку…
Да, расскажу, пожалуй, все как есть… и уеду. Пускай знает всю правду, как-никак ребенок взрослый, через два дня пять лет исполнится. Может, вспомнит потом. Дети, говорят, хорошо запоминают. А Маше-мамаше скажу, что, мол, влюбился. Нет, ничего не скажу, просто уеду. Чудный все же у Марии ребенок, даже грустно как-то. Разбросает руки-ноги на всю кроватку и спит, чему-то улыбаясь. А сейчас вон притворяется. Ну да ладно.

– Слушай, значит, сказку-быль про двух друзей и автомобиль…

Однажды жили-были за тридевять земель… В общем, в Москве дело было, холодным зимним вечером, прямо как сегодня. Помню, лежал я на своем диване и смотрел по телевизору какую-то чепуху, и вдруг телефон зазвонил. И трезвонил он как-то слишком громко и яростно, будто не возьми я трубку – и не бывать больше жизни на земле. А на том конце провода приятель мой, Дима, еще тот торчок (ну это такие люди… в общем, постарше будешь, во всем разберешься), взволнованный, как в первый раз в ментовке (не буду, пожалуй, ничего объяснять, расскажу правдивую жизнь, какую знаю), мне и говорит: «Срочно приезжай». Раз пять повторил на разные лады и бросил трубку. Опять, думаю, в переделку попал, а в какое отделение приезжать, не сказал. Решил я домой ему позвонить, а он там.
– Так ты что, – говорю, – не в ментовке? Что случилось?
А он мне: мол, чудо свершится, срочно приезжай. С ума сошел, наконец-то – уже четыре года глотает всякую современную синтетическую дрянь.
Я подумал, подумал и поехал. В конце концов, либо сейчас, либо никогда, но приятеля надо выручать, а то у меня так и вовсе вменяемых друзей не останется. Приезжаю к нему на квартиру, чуть дверью меня не пришиб, когда открывал. Он от волнения весь трясется, глаза на выкате. Ничего я сначала не понял, вроде зрачки нормальные, неужели, думаю, наследство получил. Так ему и ляпнул первое, что пришло в голову. А он вдруг сразу сделался нормальным трезвым человеком, даже слишком серьезным: «Проходи», – говорит, – тут такие чудеса творятся». Я перестал задавать вопросы, прошел в комнату и сел на дырявый диван, рядом с новогодней елкой, не весть из чего сделанной – вертикально стоящая свалка, кое-где прикрытая серебряными ниточками и увешанная всяким хламом, с блестящим серебряным ангелочком на верхушке, который здесь явно был не к месту. Дима принес чай и, прислонившись к стене, надолго о чем-то задумался. Минут через пять он спросил, какое сегодня число. Было пятое, пятое января. Новый год наступил, как обычно, с боем курантов на телеэкране ровно пять дней назад. Как обычно. Еще через пару минут он произнес: «Ты ведь знаешь, что во мне нет ни капли еврейской крови». Ну, подумал я, у него точно крыша поехала. Неужели я здесь, чтобы выслушивать его россказни про этот народ, у которых небось уже и костей не осталось, чтобы их перемывать. Так ему и сказал, что уезжаю, звони, мол, когда в себя придешь.
И тут он начал рассказывать...